Политические репрессии и гонения в отношении католиков на Кузбасской земле в 20-30-е гг. ХХ века.

Февральская революция 1917 года принесла всем народам бывшей Российской империи демократические свободы, в том числе провозгласив свободу вероисповеданий для всех граждан новой демократической страны. Временным правительством было заявлено о своей решимости уничтожить все те преграды, которые мешают новому демократическому строю стать внеконфессиональным, уравнять в правах все религии и конфессии. Это, в основном, соответствовало конституционным основам светских государств нового времени.[1] Однако последующие события не позволили благим пожеланиям свершиться…

      После октябрьского переворота 25 октября 1917 года, получившего название Великой Октябрьской Социалистической революции, пришедшие к власти большевики действительно уравняли все Церкви и религии между собой, но уравняли не в возможности свободно развиваться во славу Всевышнего, а в возможности одинаково быть униженными, гонимыми и уничтоженными. Именно с октября 1917 г. настали самые черные времена в жизни всех верующих россиян независимо от их конфессиональной принадлежности.

       Большевистская власть с первых дней своего существования была настроена антирелигиозно. Основываясь на теоретических постулатах марксизма об исторической обреченности любой религии как иллюзорного отражения несовершенного мира, о коренной противоположности и, соответственно, невозможности параллельного существования марксисткой и религиозной идеологий. Эти установки в конкретно-исторической практике большевизма превратились в мощное пропагандистское обоснование борьбы против религии, церкви и верующих как носителей не просто ошибочных, не просто противоположных, но опасных для дела социализма-коммунизма взглядов. Отсюда в реальной истории проистекала непримиримая и бескомпромиссная борьба партии и государства против религиозных организаций с применением мер экономического, политического, юридического террора.[2] 

       Первой мерой экономического террора в отношении Церкви стали первые же Декреты власти Советов. Декрет о Земле от 8 ноября 1917 года лишал Церковь прав собственности на землю. Декрет от 17 декабря все земельные угодья, включая церковные, передавал в собственность государства. Декретом от 24 декабря все учебные заведения передавались в ведение Комиссариата просвещения, следовательно, и Церковь лишалась всех академий, семинарий, училищ. 31 декабря 1917 года перестал считаться законным церковный брак. С начала 1918 года посыпался новый град декретов и постановлений, направленных на удушение Церкви. Так, 20 января 1918 года был опубликован Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви и последовавшая за ним специальная инструкция, которая лишила все религиозные организации юридических прав и объявила их имущество народным достоянием. Эти и последующие акты и постановления советского правительства положили начало массовому разграблению и разрушению храмов, репрессиям против священнослужителей и преследованию верующих за религиозные убеждения. А призыв Н.Бухарина «Взять религию на штыки», с энтузиазмом подхваченный воинствующими безбожниками, окончательно развязал руки карательным и судебным органам. Борцы за чистоту идеологии не делали различий, пострадали все: православные и католики, лютеране и протестанты, баптисты и меннониты, последователи ислама и буддисты.

    Репрессии среди католического духовенства в стране начались практически сразу после установления советской власти: в 1919 году был выслан из страны глава католической церкви в России, митрополит Ропп, в марте 1923 состоялся процесс по делу его фактического преемника архиепископа Яна Цепляка, который, по мнению многих историков, являлся репетицией готовящегося суда над главой Русской Православной Церкви патриархом Тихоном. Эти события, привлекшие внимание мира, сопровождались постоянно идущими репрессиями католического духовенства и католиков-мирян по всей стране, в том числе и в Сибири.

      История политических репрессий в нашей стране подтверждает горькую мысль о том, что условия для беззаконий создавались «верхами», но травля, гонения, которые зачастую заканчивались трагедиями, нередко проводились по инициативе и руками «низов». Например, в мае 1918 г. разразился скандал между настоятелем Томского католического храма о. Иосифом Демикисом и рабочими, обрабатывающими землю на ксендзовой заимке. Последние, воспользовавшись декретом Совнаркома о земле, решили, что вся земля с движимым и недвижимым имуществом должна перейти в их руки. Чтобы спасти церковное имущество, о. Демикис начал его распродажу. В качестве ответной меры рабочие приняли решение создать коммуну и приостановить распродажу заимки, а на настоятеля подать в революционный трибунал «как на политически несознательного элемента». Собрание прихожан постановило подать иск в суд на рабочих, а церковную землю и впредь закрепить за причтом. Решение новой власти было закономерно: «земля в Советской республике принадлежит пахарям».[3]

       В период гражданской войны многие сибирские католики и их духовные пастыри однозначно не поддержали и не одобрили действий большевиков, но по-разному отнеслись к власти белых генералов. Часть католиков вынуждена была признать власть адмирала Колчака в Сибири, и Ватикан в лице Папы римского Бенедикта XV уполномочил томского декана о. Иосифа Демикиса представлять при правительстве А. В Колчака высшую церковную католическую миссию в Сибири.[4] Другая часть сибирских католиков, главным образом патриотически настроенных поляков, не поддержала лидеров белого движения в стремлении выступить единым фронтом против Красной армии, так как генералы проповедовали идею “единой и неделимой России” и давали полякам слишком туманные заверения в их национальном самоопределении. Подобные взгляды выражали не только поляки из числа политических деятелей, но и представители католического духовенства, в результате чего подверглись репрессиям со стороны колчаковской администрации.

      Так, в 1918 г. в ссылку «за неодобрительное отношение к сотрудничеству польских войск с Белой армией» в поселок Маличевку Томского уезда был отправлен ксендз Франтишек Грабовский (1873-1921).[5] В 1920 г. с изгнанием Колчака и приходом в Сибирь «второй власти большевиков» положение ксендза Грабовского, как и других католических священников, ещё больше усугубилось. Грабовский стал подвергаться травле и преследованиям со стороны местного секретаря партячейки, по доносу которого и был отправлен в губЧК, но вскоре освобожден по амнистии. Выйдя из тюрьмы, ксендз возвратился в свой приход, но вновь стал объектом травли и гонений со стороны местных партийных властей. Один партийный функционер из числа польских коммунистов, посетивший глухой сибирский поселок в 1920 г., беседовал с ксендзом и потом докладывал, что Грабовский – типичный образец католического священника. В беседе Грабовский откровенно заявил ему, что не может сочувствовать коммунистам, так как те выступают против частной собственности, а для него частная собственность — это “забронированная святость.”[6] Вскоре о. Франтишек вновь был арестован и в ночь с 27 на 28 января решением волостного революционного бюро расстрелян вместе с православным священником Белявским. И хотя 1 февраля 1921 г. уполномоченный Томской ЧК отметил, что «сей священник Грабовский никакой контрреволюционной деятельности против соввласти не проводил», тремя днями позже данный приговор Уездным ревисполкомом был признан правильным как проведенный «во избежание агитации против рабоче — крестьянской власти среди темных масс во время прохода в волости белогвардейских банд…».[7]

      20 сентября 1920 г. был арестован в поселке Тимофеевском Каинского уезда Томской губернии ксендз из латышей Иоан Аудор (1879-после 1939). Написавший на него донос один из местных коммунистов указывал, что ксендз Аудор «чрезвычайно опасный контрреволюционер. Особенно он опасен тем, что облекает свою антисоветскую работу в формы, не допускающие преданию суду, и чрезвычайно осторожную, через агентов – своих приверженцев. Благодаря ксендзовским обязанностям и пользуясь ими, ксендз Аудар имеет возможность и пользуется ею для объезда почти всего Каинского уезда в своих контрреволюционных целях…».[8] В дальнейшем, несмотря на абсурдность и голословность обвинения и многочисленные прошения прихожан освободить из-под стражи их пастыря, после шестимесячного пребывания в заключении решением Томского губчека от 20 июля 1921 г. ксендз Аудор был признан виновным «в службе в польских отрядах у Колчака» и постановлением Президиума ВЧК от 30 июня 1921 г. заключен в лагерь до обмена с Польшей.[9]. Очевидно, о. Франтишек Грабовский и о. Иоан Аудор были первыми католическими священниками Томского деканата, ставшими жертвами большевистского произвола. За ними последовали другие…

       Как уже указывалось, начальными мерами репрессивного характера против Церкви в России, в том числе и Католической церкви, со стороны большевиков стали секуляризация (изъятие) церковных земель и требование о заполнении священниками анкеты-расписки об их лояльном отношении к Советскому государству и декрету об отделении школы от Церкви. Одним словом, власти требовали не только лояльности к новому режиму, но и одобрения мероприятий коммунистов в отношении их антирелигиозной политики. Подобные требования к католическим священникам ещё в 1918 г. были отвергнуты Ватиканом. Любые попытки сопротивления подавлялись с революционной жестокостью.

       Уже в начале апреля 1920 г., т.е. через три месяца после восстановления в губернии Советской власти, Томский губревком разослал телеграммы в Мариинск, Кузнецк, Каинск, Щегловск, Тайгу и Колывань с требованием срочно в недельный срок телеграфом предоставить сведения о наличии в этих городах храмов, их вместимости, точном количестве граждан, заключающих договора пользования храмами, фактической посещаемости этих храмов прихожанами и возможном отношении местного населения к «утилизации церквей на общеполезные нужды».[10]В июле 1920 г. Сибревком предложил строго наказывать лиц, виновных в сопротивлении декрету отделения школы от церкви.[11]

       В 1922 г. началась новая кампания по изъятию церковных ценностей под предлогом борьбы с голодом в Поволжье. В то время как проходила беспрецедентная по размерам акция помощи Ватикана голодающим в СССР, советская власть не принимала кардинальных репрессивных мер, однако после официального завершения этой помощи был арестован ряд католических священнослужителей. В Сибири ограбление церковных храмов под прикрытием борьбы с голодом приобрело массовый характер после принятия соответствующего постановления Сиббюро ЦK РКП(б) от 25 марта 1922 г.[12]

       Фактически же это ограбление началось с первых дней прихода большевиков к власти. Так, в ограблении Томского католического храма и его прихода в 1920 г. участвовали коммунисты-поляки. По их инициативе у прихожан был отобрано здание, где находился приют для детей и передано польской секции РКП(б) для организации здесь польской школы «на социалистических началах», т.е. без преподавания религии. Сохранились письма польской секции РКП (6) в губком партии с просьбой выдать им ордера на право конфискации у ксендза Станислава Попалейгиса[13] всех книг и документов ими же ликвидированного римско — католичесного благотворительного общества и изъятия из костела фисгармонии – органа на том основании, что “так как у ксендза есть две.”[14] В конце 1920 г. и начале февраля 1921 г. представитель Польской секции при губкоме РКП (б) Казимир Буляндо, ссылаясь на необходимость «удовлетворения культурно-просветительских нужд поляков и белорусов, проживающих в северной части Томского уезда», несколько раз обращался к руководству губнаробраза с предложением отобрать у верующих католиков Белостокско поселка жилой дом священника под организацию в нем школы, «не считаясь ни с каким противостоянием набожных прихожан, подстрекаемых ксендзом», а в случае бойкотирования этой школы принимать репрессивные меры, вплоть до ареста и отправки строптивых прихожан в губернский дом принудительных работ.[15] После ареста ксендза Франтишка Грабовского приходской дом в селе Маличевка также был коммунистами реквизирован под школу.[16] 

      Что же касается изъятия церковных ценностей как из Томского, так и других католических храмов губернии, то, по свидетельству ксендза Юлиана Гронского, этот процесс протекал «без осложнений», так как сначала власти угрозами заставили костельный совет дать свое согласие на изъятие ценностей, а потом уже поставили его перед фактом свершившегося. Из томского костела, как впоследствии было зафиксировано в акте проверки, в ходе кампании по изъятию церковных ценностей была реквизирована только одна серебряная лодочка для кадила и один серебряный поднос.[17] Католические храмы Томского деканата, тем более находившиеся в сельской местности были бедны и не имели в перечне своего имущества изделий из драгоценных металлов.

      Каждый год вносил все новые и новые дополнения в открывшийся мартиролог репрессированных католических священников. В их числе оказались и те, кто служил в сибирских приходах.

      3 апреля 1927 года в Новосибирске был арестован настоятель местного храма ксендз Николай Михасенок (1888-1933), служивший в сибирских приходах Томского деканата с 1911 года (викарий в г. Томске, настоятель Маличевского, Белостокского и Новосибирского костелов).[18] Весть об аресте ксендза вызвала большое возбуждение среди католиков Новосибирска. Многие связывали арест о. Михасенка с целью властей сорвать празднование наступающей Пасхи Христовой. Костельный совет даже написал заявление на имя начальника Новосибирского полномочного представительства ОГПУ с просьбой временно освободить кс. Михасенка из тюрьмы для исполнения праздничных религиозных служб. Праздник Святой Пасхи новосибирские католики отмечали без своего духовника, горячо молясь за его скорейшее освобождение, а ксендза тем временем ежедневно водили на допросы, где он упорно отказывался признать себя виновным в предъявленных обвинениях.[19] Решением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 25 ноября 1927 г. о. Николай был приговорен к заключению в концлагерь сроком на три года без применения к нему амнистии. Наказание отбывал в концлагере города Кемь – печально известного СЛОНа (Соловецких лагерей особого назначения). 28 апреля 1930 г. решением все того же Особого Совещания ОГПУ его дело было пересмотрено и к прежнему наказанию по отбытию срока заключения в концлагере добавлена высылка на три года в Северный край. 13 апреля 1931 г. был вывезен с Соловков сначала в Сибирь, позднее переведен в Великий Устюг, где в 1933 г. скончался.[20]

      Следует отметить, что одновременно с кс. Михасенком на Соловках в заключении находился в числе других католических священников также ксендз Адольф Филипп (1885-после 1937), служивший в 1910-1911 гг. в католических приходах Томского деканата, а перед арестом — в костеле города Витебска. В лагере работал огородником и дорожным мастером. В июле 1929 г. был переведен на о. Анзер как «наиболее решительный в выражении своих взглядов заключенный». Во время свидания с матерью передал ей написанную мокрым химическим карандашом на двух кусках ткани петицию на имя председателя ВЦИК Калинина, в которой были указаны имена всех католических священников, находившихся на Соловках — живых и уже умерших. В петиции были перечислены все страдания узников и беззакония, жертвами которых они стали. Приведем выдержки из этого свидетельства о. Адольфа: «Нас ксендзов, почти всех пожилых и инвалидов, заставляют нередко исполнять очень тяжелые работы, как, например, копать ямы под фундаменты построек, вытаскивать большие камни, копать зимой замерзшую землю, возить вещи за 15 километров расстояния; часть этого пути приходится совершать по морю, где соленая морская вода всачивается в обувь и замачивает ноги; иногда приходится дежурить по 16 часов в сутки зимой и вне помещений без перерыва <…> После тяжелой работы нам необходим продолжительный отдых, а в помещении для нас на каждого человека иногда приходится меньше 1/16 части кубатуры воздуха, необходимого для жизни человека. Иногда приходится в холодное время простаивать на поверках довольно долгое время, не смея сделать никакого движения, и, вообще, приходится быть в полной зависимости от уголовного элемента, из которого состоит наше ближайшее начальство».

       Следует сказать, возвратившись на материк, мать священника принесла этот документ в конфессионал к епископу Неве. Тот передал документ Эрбетту, который послал его дипломатической почтой монсеньору д’Эрбиньи для вручения его папе Пию XI. д’Эрбиньи передал петицию в редакцию английской протестантской газеты «Morning Post», которая и опубликовала этот документ.

       Что же касается дальнейшей судьбы о. Адольфа, то находясь в лагере, 5 июля 1932 г. он был арестован по групповому делу католического духовенства, которое обвинялось «в создании антисоветской группировки, ведущей антисоветскую агитацию, тайно совершавшей богословские и религиозные обряды и осуществлявшей нелегальную связь с волей для передачи за границу сведений шпионского характера о положении католиков в СССР». Следствие ходатайствовало о «переводе его в Ярославский политизолятор», но о. Адольф был оставлен на Соловках. 10 ноября 1936 г. получил освобождение из лагеря и вернулся в Витебск, где в августе 1937 г. был вновь арестован и выслан. В конце 1930-х- в польское посольство пришло известие, что он жив и находится в ссылке. Дальнейшая судьба неизвестна.[21]

          В 1928 г. в городе Ачинске арестовали ксендза Иосифа Козакевича (1889-1934), служившего в Бороковском и Боготольском католических приходах в середине 1920-х гг. После недолгого и формального следствия приговорили к 3 годам ссылки в Нарымский край. В сентябре 1933 г. он был внесен Польским Красным Крестом в списки заключенных для обмена с Литвой. В 1934 г. из ссылки освобожден и выехал по обмену в Каунас. Прибыл туда очень больным, был помещен в больницу в с. Понемунь под Каунасом, где через несколько месяцев скончался.[22]

        Конец 1920 – начало 1930-x гг. в России характеризуются дальнейшим усилением репрессий как в отношении всех Церквей, так и в отношении католиков. С 1929 г. началось «развернутое наступление социализма» на религию и Церковь по всей стране. 24 января 1929 г. было утверждено Постановление «О мерах по усилению антирелигиозной работы», разосланное в феврале 1929 г. в местные партийные комитеты. Этим Постановлением фактически была дана команда к широкому применению административных и репрессивных мер в борьбе с религией. 8 апреля 1929 г. было принято Постановление «О религиозных объединениях», определяющее среди прочего также порядок закрытия храмов и ликвидации религиозных общин. И хотя Инструкция о порядке ликвидации церквей, молитвенных домов и распределения имущества таковых была принята еще 15 ноября 1924 г., но тогда, в середине 20-х гг., процесс закрытия церквей еще не носил массового характера. В массовом порядке церкви стали закрывать в начале 1930-х годов.

          В то же время сохранившиеся архивные документы свидетельствуют, что первую попытку отобрать у католиков храм в городе Мариинске местные власти предприняли именно в середине 20-х годов. 24 марта 1925 г. на своем заседании Президиум Мариинского уездного исполкома по предложению Административного отдела постановил расторгнуть договор с группой верующих католиков Мариинска от 15 июня 1923 г. и изъять у них здание храма, дом священника и предметы религиозного культа под предлогом того, что католиками нарушен один из пунктов договора — не произведен текущий ремонт здания, «благодаря чему здание находится в полузаброшенном состоянии». Однако Томский губисполком тогда Мариинских товарищей не поддержал, оставив вопрос о расторжении договора открытым и поручив Мариинскому уездному исполкому обязать мариинских католиков немедленно застраховать здание костела в полной сумме по страховой оценке, а также заставить верующих в соответствующие сроки произвести ремонт «в объеме предельно необходимом». Судя по всему, община тогда смогла собрать необходимую сумму средств и сделать ремонт, но в дальнейшем делать это становилось все сложнее. В 1931 году уполномоченный общины Мариинска Загорский обратился в административные органы с заявлением о передаче здания и всего имущества Горсовету «в виду распадения общины» и отсутствием средств на уплату все возрастающих налогов. С подобным заявлением обратились в органы власти и представители местной еврейской общины. Председатель Мариинского городского совета Колобков предложил в связи «с совершенной недостаточностью в городе школьных помещений и отсутствием в городе клуба для проведения культурно-массовой работы среди рабочей молодежи» здание синагоги использовать под городской рабочий клуб, а костел приспособить под школу. Указав, что упомянутые помещения верующих вполне пригодны для дальнейшей эксплуатации. 28 июля 1931 г. Президиум Мариинского райисполкома постановил «ходатайства» верующих евреев и уполномоченного католической общины удовлетворить и передать синагогу под клуб, а здание костела считать более рациональным передать под детский сад. Постановлением Президиума Сибкрайисполкома от 17 ноября 1931 года за № 735 Мариинский Римско-Католический костел был окончательно ликвидирован.[23]Впоследствии здание храма было разобрано, и из костельных бревен сделана пристройка к городскому Дому культуры в городском саду. На месте костёла позднее была построена гидрометеостанция, а затем общежитие. Сейчас на месте костёла стоит обыкновенный частный дом. Сохранился только в полуразрушенном состоянии дом священника.

        В Боготоле католическая церковь была закрыта в 1936 году после ареста активных членов «двадцатки» И. К. Кокина, С. Д. Гирбуста и других. Здание храма разобрали в 1976 году. В каком году был закрыт храм в селе Бороковском неизвестно, но, как вспоминают старожилы сестры Анна и Нина Барановы, здание храма перед войной было разобрано и перевезено в районный центр Тяжин, где из него построили Дом культуры. В числе последних в Западной Сибири был закрыт католический храм в Томске, это произошло в 1937 году (формально – 15.07.1938 г.).

      Рассмотрев историю ликвидации кузбасских католических храмов, есть необходимость вновь вернуться к судьбам тех католических священников, кто служил в разные годы в этих и других сибирских католических храмах. Как уже отмечалось, к концу 1920-х гг. нарушения прав священнослужителей в СССР уже были закреплены законодательно: духовенство лишалось избирательных прав, права быть членами профсоюзов, возможности получения пенсии, социального страхования и дополнительного заработка. В январе 1930 г. было издано распоряжение о выселении священнослужителей из всех национализированных помещений. В 1933 г. вышло специальное постановление ЦИК о привлечении служителей культа к обязательной поставке мяса, молока и картофеля государству. Секретное Постановление Президиума ВЦИК “О налоговом обложении настоящих и бывших служителей культа за 1930-1931 гг.” разрешало превышение налога на священнослужителей по сравнению с налогом на крестьян до 100%. Обвинения против священников в СССР чаще всего фальсифицировались. Они обвинялись в антисоветской и контрреволюционной деятельности только за то, что исповедовали свои религиозные убеждения. По ст. 119 (использование религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти или возбуждения к сопротивлению ее законам и постановлениям) и ст. 121 (преподавание малолетним или несовершеннолетним религиозных вероучений) УК РСФСР 1922 г. были осуждены многие католические священнослужители в различных регионах страны. В районах “сплошной коллективизации” “наступление на кулачество”, провозглашенное ноябрьским Пленумом ЦК ВКП(б) 1929 г., сопровождалось обвинениями духовенства в срыве кампании по хлебозаготовкам.

        Так, в конце 1920 — х гг. был арестован бывший настоятель Бороковского прихода Марцелий Шварас (1872 – после 1930). После ареста он был отправлен в Иркутскую тюрьму, где и скончался (точная дата смерти неизвестна). По другой версии тогда же погиб под пытками в тюрьме Красноярска.[24] В 1928 г. арестовали бывшего томского викария и члена строительного комитета костела в Мариинске ксендза Павла Казюнаса (1877 – 1937), служившего перед арестом в Чаусах под Могилевом. Вскоре после ареста освободили, но в мае следующего года вновь арестовали и приговорили к 8 годам ИТЛ. Был отправлен в лагерь, откуда в 1933 г. освобожден. Вернувшись из лагеря о. Павел вновь стал служить в прежнем приходе в Чаусах. 24 августа 1937 г. вновь был арестован и 22 октября приговорен в расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 31 октября 1937 г.[25]

      22 августа 1930 г. в Омске городским окротделом ОГПУ был арестован настоятель Омской римско-католической общины о. Миколас Бугенис (1888-1980), литовец, уроженец д. Ямгоняй Утенского уезда. Впервые он арестовывался в 1926 г., но те времена были ещё относительно либеральными, и работники ОГПУ не могли тогда доказать вину Бугениса. Тогда он просидел под стражей в тюрьме около года. На этот раз ксендза обвиняли по ст.ст. 58-4-6-10 УК РСФСР (помощь международной буржуазии, шпионаж, контрреволюционная агитация) и постановлением Коллегии ОГПУ от 20 мая 1931 г. осудили на 10 лет лишения свободы. Для отбытия срока заключения о. Бугенис был направлен сначала в Мариинский распределитель Сиблага ОГПУ, а в 1933 г. этапирован в г. Кемь в распоряжение Соловецких исправительно-трудовых лагерей ОГПУ. Туда, где до него сидел кс. Михасенок — не только его духовный брат, но однокашник по духовной семинарии в Петербурге, товарищ и друг по жизни. Правда, Бугенису выпала несколько иная судьба, чем Михасенку: в 1934 г. по договоренности с Литовским правительством он был обменён на большевистских функционеров, содержавшихся в литовских тюрьмах,  и в составе группы католических священников покинул СССР.

       Когда кс. Бугенис сидел в подвалах Омского ГПУ и его судьба ещё определялась местными чекистами, их коллеги в Томске уже готовили процесс над настоятелем Томской римско-католической общины, а с 1926 г. к тому же ещё администратора католических храмов всей Сибири Юлианом Гронским (1877 — после 1939) Причем делалось это с большим размахом, чем в Новосибирске в 1927-м, в Ачинске в 1928-ом или в Омске в 1930-м. В январе 1930 г. в томской газете “Красное знамя” была опубликована анонимная статья под привычным тогда заголовком: “Борьба против религии — борьба за социализм: Жертва поповской агитации.” В статье безымянный автор комментировал якобы присланное в редакцию заявление некоего рабочего колбасной фабрики, в котором тот ставил вопрос о предоставлении ему, как католику, хотя бы двух выходных в год: 25 декабря (в день Рождества Христова) и в первый день Пасхи. Эти дни, по мысли автора письма, празднуют все рабочие-католики капиталистического мира, а он, заброшенный судьбой в далекую Сибирь, вынужден работать. Подобные воззрения сибирских католиков автор статьи охарактеризовал не иначе, как контрреволюционные, направленные против укрепления обороноспособности страны и играющие на руку польским помещикам и капиталистам других стран. Вину за подобные настроения местных католиков автор возложил на ксендза Юлиана Гронского, который якобы своими проповедями заставил несознательного рабочего подать такое заявление и сделал его орудием своей борьбы за “срыв индустриализации и других совмероприятий.” Вскоре после публикации статьи и поездки ксендза по Нарымскому округу местные органы ОГПУ арестовали восьмерых жителей поселков Маличевка и Спулевка Нарымского края. Их обвинили в создании контрреволюционной группировки под названием “Кружок Христа”, которая, будто бы начала действовать ещё в 1926 г. по инициативе ксендза Гронского и вела свою “гнусную” работу вплоть до своего ареста.”[26] От арестованных добивались показаний на их духовника, а не дождавшись, решили примерно наказать. Двое из восьмерых, в том числе бывший костельный органист Иосиф Липницкий, были расстреляны; двое осуждены на 10 лет заключения в советских концлагерях; остальные получили меньшие сроки заключения или ссылку в Туруханский край. Забегая вперед, следует сказать, что все уцелевшие в 1937 – 1938 гг. будут вновь арестованы и расстреляны.  

       Арестовали ксендза Юлиана Гронского 25 апреля 1931 г. в Томске на квартире. Одновременно с ним было арестовано несколько десятков человек (в основном, из числа членов приходских «двадцаток»), проживавших в городах Томске, Барнауле, Омске, Новосибирск, селах Белостоке, Андреевке и других населенных пунктах Запсибкрая. Только по одному делу № 118410 с ним проходило 18 человек, были ещё и самостоятельные дела, выделенные в особые производства. Руководил арестом и в дальнейшем в течение почти года допрашивал ксендза и других подследственных по этому делу уполномоченный Томского ОГПУ Романов. По воспоминаниям старожилов, ксендз Гронский на момент ареста был уже пожилым человеком высокого роста, тучного телосложения, страдающим болезнью ног. Два увесистых тома архивно-следственного дела на о. Юлиана, заведенного на него в 1931 г. и в настоящее время хранящегося в архиве УФСБ по Томской области, позволили установить более подробно его биографию и, что не менее важно, воспроизвести относительно подробную картину положения католических священников и приходов в Сибири в кон. 1920 — нач. 1930-x гг.

      Ксендз Юлиан (в миру Юлиан Михайлович Гронский) родился в селе Чепели Скопишской волости Ковенской губернии в литовскай католической семье. В 1903 г. после окончания Духовной семинарии в Санкт-Петербурге принял сан священника и до 1907 г. служил в различных приходах Белоруссии. В 1907 г. приехал в Петербург, но спустя год был отправлен в Ригу. Вернулся в столицу в начале войны с Германией и в 1915 г. был мобилизован в действующую армию, где до ноября 1917 г. служил военным капелланом при штабе 5-й армии. В июне 1918 г. архиепископ Могилевской епархии барон Эдуард фон Ропп направил его для миссионерской службы в Сибирь, в Иркутск. Весь путь о. Юлиана через фронты и воюющие армии до Иркутска занял более полутора лет. В августе 1920 г. он прибыл к месту назначения, но тут же был отправлен в Томск, где была острая нужда в священнике. Стал служить настоятелем томского прихода и деканом, а с 1 ноября 1926 г. стал исполнять также должность администратора католических приходов всей Сибири. Долг служения людям и Богу, непоколебимая вера в необходимость нести слово Божие людям заставляли его совершать длительные поездки в самые отдаленные уголки Сибири, где жили католики, но не было священников, в том числе и в Кузбасс. Постоянных католических священников всегда в этих краях было немного, а тем более в годы двадцатые, когда значительная часть католических священников покинула Сибирь вместе с отступающими частями Белой Армии или же ещё раньше.

       В одном из писем епископу Яну Цепляку в 1923 г. о. Юлиан трогательно описывал свою пастырскую поездку на железнодорожную станцию Тайга, где в тот день разбушевался буран, но, несмотря на это, часовня была полна людьми из окрестных деревень. В ответном письме Гронскому, написанному незадолго до своего ареста, архиепископ Цепляк заметил, что для таких людей, как католики Тайги, преданных Богу, Вере Святой, «невозможно не посвятить сил своих, здоровья и даже жизни».[27] Далее указал, что сибирские католические приходы — это «очень важные места нашей работы, в некотором смысле это «ячейки», из которых со временем вырастет огромное дерево католической веры и набожности». Советовал также о. Юлиану находиться все же больше в Томске — «центре разных властей в Западной Сибири, где присутствие декана необходимо».[28] Это понимал и сам о. Юлиан.

       В конце 1920-х гг., признавался на одном из допросов кс. Гронский, совершать поездки в отдаленные места стало практически невозможно из-за запретов и притеснений властей и органов ГПУ. Везде были слежки и провокации со стороны местных партийных активистов. В основном, их доносы и фигурируют против ксендза как свидетельские показания. 7 марта 1932 г. вышеупомянутое дело № 118410 в отношении о. Юлиана и его прихожан было рассмотрено на заседании Коллегии ОГПУ. Самые строгие меры наказания — по 10 лет заключения в концлагерях — получили кс. Гронский и один из его прихожан. Последний, ставший по принуждению ОГПУ сексотом для слежки за ксендзом, позже раскаялся и все чистосердечно рассказал своему духовнику. “Расконспирация” и вызвала особую ярость чекистов. 16 человек были приговорены к разным срокам заключения или же ссылке “из Сибири в Сибирь”. Семеро человек были освобождены из тюрьмы с зачетом в наказание срока предварительного заключения, трех обвиняемых освободили из-за “недоказанности обвинительных материалов.”[29]

       Объявив срок заключения в Гулаге на долгие10 лет, о. Юлиана отправили сначала в Сиблаг (г. Мариинск). В августе 1932 г. он был переведен на Соловки. В 1933 г. вывезен в Москву.[30] 28 января 1934 г. прежнее решение Коллеги ОГПУ в отношении его было отменено, и он был выслан за пределы СССР, очевидно, как и ксендз Бугенис, в обмен на провалившихся на Западе чекистских эмиссаров или партийных функционеров.

     Есть в материалах архивно-следственного дела кс. Гронского и краткие сведения о судьбах других сибирских католических священников, с кем о. Юлиан был знаком и кому помогал деньгами, вещами, продуктами, советами и молитвами по мере своей возможности. Так, о. Юлиан на одном из допросов упомянул о ксендзе Бороковского прихода Мариинского уезда Томской губернии Марцелии Шварас, сказав, что он умер в тюрьме; о ксендзе Ачинского прихода Иосифе Казакевиче, находившемся в ту пору в ссылке. Упоминул кс. Гронский также имена нескольких католических священников, оказавшихся в конце 1920-x гг. в Сибири в качестве ссыльных и кому он помогал. В их числе назвал священника Алексия Зерчанинова, назначенного Римом главой миссии для русских католиков. С ним кс. Гронский был знаком еще по Петрограду 1917 года и старался оказать помощь, когда о. Алексия сослали на 5 лет в Тобольск. Упоминал о. Юлиан ксендзов Станислава Словинского, Антония Трачинского, Леонарда Барановского, о. Меньжинского, находившихся в нарымской ссылке. С ксендзом Леонардом Барановским о. Юлиан познакомился еще в 1909 г. в Полоцке и в кон. 1920-х гг, посылал ему на место сибирской ссылки церковное вино, облатки и деньги. Церковные принадлежности о. Леонарду нужны были для совершения богослужений, хотя в то время в Нарымском селе Тогуре, где он находился в ссылке, местных католиков не было. Воистину: “Где ксендз, там и месса…”.

        После ареста кс. Гронского должность администратора сибирских костелов перешла к о. Иерониму Церпенто (1888 — 1938), настоятелю католической общины г. Красноярска. Пастырская деятельность в Сибири для него началась ещё с 1917 г. в общинах Томской губернии. И. Церпенто служил в Томске, Бийске, Барнауле, Ачинске, других городах и селах Сибири. В 1930 г. в Ачинске его пытались привлечь к ответственности якобы за смерть ребенка при крестинах, но, очевидно, обвинение было настолько абсурдным и грубо состряпанным, что ксендзу удалось доказать свою невиновность. Свет на его дальнейшую судьбу проливает ответ Красноярского УФСБ да наш запрос в 1993 г.: “На ваш запрос отвечаем, что Церпенто Иероним Иеронимович, 1888 (по другим данным 1878.),г. р., уроженец мест. Кривичи Виленского уезда Виленской губернии, белорус, гражданин СССР, образование высшее духовное и специальное — курсы фармацевтов, римско-католический священник, настоятель костела г. Красноярска и администратор костелов Сибири, проживавший в г. Красноярске, был арестован 2 июня 1935 г. органами НКВД. Церпенто И. И. был обвинен в том, что вокруг костела организовал контрреволюционную группу и активно проводил шпионскую работу в пользу польских разведывательных органов. 24 июня 1936 г. Военный трибунал Сибирского военного округа приговорил Церпенто И. И. к 10 годам лишения свободы (статьи обвинения — 58-3, 58-6, 58-10, 58-11 УК РСФСР). Отбывая наказание, в 1937 г. Церпенто И. И. вновь был привлечен к уголовной ответственности по обвинению в том, что якобы являлся членом Сибирского центра “ПОВ” (“Польская организация войсковая”) и, будучи связан с Польским Генштабом и Ватиканом, в течение ряда лет проводил контрреволюционную повстанческую деятельность среди польских колоний Сибири. Постановлением Комиссии НКВД CCCP и Прокурора CCCP oт 4.01.1938 г. Церпенто И. И. была назначена исключительная мера наказания — расстрел. Постановление о расстреле приведено в исполнение 18 января 1938 г. в г. Красноярске…».[31] Вместе с о. Иеронимом были арестованы также несколько наиболее активных прихожан: А.Ф. Шутце, А.К. Лисецкая, С.К. Бесман, С.Ф. Косярский и священник Бронислав Дунин-Вонсович (освобожен за недоказанностью вины в 1936 г., вновь арестован по обвинению в принадлежности к ПОВ, расстрелян 18.01.1938 г.).

       После ареста в 1935 г. кс. Церпенто обязанности администратора сибирских костелов перешли к ксендзу Иркутской общины Антонию Жуковскому (1885-1937), принявшему заботы о сибирских приходах и костелах как должное и хорошо осознававшему все последствия своего решения. До этого он уже прошел не один круг испытаний, стоически перенеся все притеснения за Церковь Христову. Ещё в 1912 г. в Барнауле против него выдвигалось обвинение по ст. 92 Уложения о наказаниях Российской империи, но дело по амнистии было прекращено. В том же городе, с установлением советской власти в 1920 г. он 8 месяцев содержался под стражей органами ЧК в роли заложника. В 1926 г., уже в Иркутске, А.Жуковский был арестован и осужден к 3 годам заключения в лагерях с таким же сроком последующей ссылки. Заключение отбывал в Вышегорских концлагерях Урала, а ссылку — в пределах Северного края. Освободившись, он вновь вернулся в Иркутск к своим прихожанам и начал совершать богослужения в Иркутском костеле и многих других местах Сибири, куда удавалось добраться, преодолевая множество препятствий. Потребность в его службах была великая, поскольку другие католические священники огромного сибирского региона были в это время в лагерях либо в ссылке. Но не долог оставался век пастырской службы и у кс. Жуковского.

        Приближался памятный многим 37-й год. Арестовали А. Жуковского 14 июля 1937 г. в Томске, куда он приехал за месяц до того по просьбе местных прихожан.[32]Следует отметить, что в числе прочих чекистов, кто вел дело ксендза, был лейтенант госбезопасности, начальник 3-го отдела Томского горотдела НКВД Романов – тот самый, кто в 1931 г., ещё будучи простым сотрудником без офицерских ромбов, определял дальнейшую судьбу целой группы томских католиков вместе с кс. Гронским.

       Первым делом работников НКВД, арестовавших Антония Жуковского, интересовал круг его знакомых в Томске, Иркутске и других городах Сибири. Из томских жителей о. Антоний назвал исполняющего обязанности председателя томской католической общины Сигизмунда Пронского, сторожа костела Франца Шабутского, бывшего органиста костела Марьяна Войнаровского, секретаря костельной «двадцатки» Ванду Томич и других членов костельного актива – всего 8 человек. Вскоре все они, за исключением только одной пожилой женщины, были арестованы и расстреляны.[33]Из знакомых в Иркутске кс. Жуковский назвал наиболее близких ему людей из числа активных прихожан своей общины. Их судьбы нам неизвестны, но вряд ли они отличались от судеб томских знакомых ксендза…. 

     Допросив кс. Жуковского в Томске, его отправили в Новосибирск, и там уже с ним работали более изощренные следователи из числа специалистов ежовской школы. Сколько они с ним “работали”, и какими способами допрашивали, неизвестно, но результатом их действий стало собственноручно написанное дрожащей рукой ксендза заявление на имя следователя с признанием себя виновным во всех предъявленных ему абсурдных и нелепых обвинениях. В числе последних было и то, что А. Жуковский, наряду с ксендзами Ю. Гронским и И. Церпенто являлся якобы членом подпольного так называемого Сибирского комитета, готовившего повстанческие легионы из числа сибирских католиков с целью организации в Сибири восстания и свержения советской власти. 4 октября 1937 г. Особое совещание НКВД СССР приговорило Жуковского Антония, 52 летнего католического священника, к высшей мере “социальной защиты” — расстрелу. Приговор привели в исполнение 12 октября 1937 г. в 10 часов вечера. Так перестало биться сердце ещё одного служителя Церкви Христовой, последнего католического священника Сибири, остававшегося на свободе до 1937 года.

       С арестом практически всех католических священников не только в Сибири, но и по всей территории страны, репрессии против Католической Церкви и её прихожан не только не прекратились, а наоборот приобрели массовый характер, охватывая десятки тысяч человек. В конце 1937 – начале 1938 гг. по всей Сибири прокатились волны массовых арестов поляков, латышей, литовцев, белорусов, немцев, т. е. тех, кто и составлял главным образом, приверженцев Католической Церкви.

       Вот несколько примеров репрессий католиков по Нарымскому округу. В 1937 – 1938 гг. было арестовано 86 жителей одного только Малиновского сельсовета Кривошеинского района, по национальности латышей и поляков. Все они были прихожанами Маличевского костела. Только одному из арестованных суждено было остаться в живых, остальные же были расстреляны. Костел закрыли. В ночь с 11 на 12 февраля 1938 г. были арестованы практически все мужчины — от молодых парней до глубоких стариков – польского села Белосток. Подавляющее число их 14 мая 1938 г. было расстреляно, а Белостокский костел подвергнут разграблению.[34] Двумя днями раньше, 12 мая были расстреляны ещё 122 нарымчанина — поляка. А 22 мая 1938 г. в центре Нарымского округа – городе Колпашеве – та же судьба постигла группу латышей и латгальцев в количестве 125 чел., якобы за участие в контрреволюционной националистической организации под названием “ Партия святых”. Никто из них не был членом мифических “ПОВ”, “Партии святых” и других контрреволюционных организаций. В подавляющем своем большинстве это были глубоко верующие христиане. Власти же, воспринимая Католическую Церковь не иначе как контрреволюционную организацию с центром вне России, использовали против её приверженцев средство “Варфоломеевской ночи” — поистине средневековый массовый террор.

      Подобные массовые аресты, а затем расстрелы поляков, немцев и др. имели место не только в Нарымском крае, а буквально по всей Сибири, в том числе и в Кузбассе. По неполным данным, в одном только Кузбассе в 1937 году по признакам статьи 58 УК РСФСР было арестовано 2708 человек, из них 2488- осуждены.[35] Тогда же суды и «тройки» НКВД в экстренном порядке выносили решения о применении высшей меры наказания к «выявленным» местными чекистами «врагам народа», ликвидации которых производились практически во всех крупных кузбасских городах. В городе Кемерово для этих целей была отведена целая расстрельная зона в районе села Ягуново на окраине города.[36]Наиболее массовые аресты национальных меньшинств “католической ориентации” прошли в местах их компактного проживания, где существовали католические приходы, были построены костелы или открыты небольшие каплицы. В Кузбассе такими местами были город Мариинск с окрестными деревнями и католическими приходами в селах Бороковском, Тюхтет и городе Боготоле, а также католический приход в городе Тайге.

      Сибирские католики в результате сталинских репрессий лишились всех своих священнослужителей, всех храмов и церковного имущества, утратили организационное единство, потеряли многих своих родных и близких, но не утратили главного — веры в Иисуса Христа и Его Церковь. И Церковь продолжала жить. Более того, благодаря “заботам” товарища Сталина, количество католиков в Сибири, в том числе и Кузбассе в 1930 — 1940 — е гг. возросло в десятки раз….  

[1]Цыпин В. История Русской Православной Церкви 1917 – 1990 гг.М.: Издательский дом «Хроника», 1994. С. 30.
[2] Сосковец Л.И. Религиозные конфессии Западной Сибири в 40-60-е годы ХХ века. Томск, 2003.С.4.
[3] Знамя революции. 1918. 15 мая.
[4] Эйнгор Н. И. Очерки истории религии и атеизма в Сибири. Томск: Изд-во Том. Ун-та. 1982. С. 68.
[5] Архивно-следст. дело Гронского Ю.М.  //Архив ФСБ Томской области.[6] ЦДНИ ТО. Ф.1.Оп.1. Д. 1550. Л.14.
[7] ГАТО.Ф.Р-202.Оп.1.Д.20. Л.16.
[8] Архив УФСБ по Томской области. Архивно- следственное дело № П-927. Л.100-101.
[9] Ханевич В.А. Сибирские ксендзы в 1920-30-х гг. (К истории Католической церкви в Сибири) // Труды Томского Государственного объединенного историко-архитектурного музея. Т-9. Томск. 1996 г. С.194.[10] ГАТО.Ф.Р-200.Оп.1.Д.17А.Л.337.[11] В 1921 г. на территории Западной Сибири состоялся целый ряд судебных процессов над группами православных священников и верующих, противодействовавших реализации декрета.
[12] ЦДНИ ТО.Ф.1.Оп.1.Д. 1550. Л.11 – 15.
[13] Кс. С. Попаляйгис в 1914 г. служил в Иркутске викарием. 5 марта 1914 г. получил назначение в г. Мариинск. В 1915 -1916 гг. – настоятель Мариинского прихода. В 1918 — 1920 гг. находился в Томске//Памятная книжка Томской губ. на 1915 г. с.67.; ГАТО.Ф.7.Оп.1.Д.37.Л.30; Ф.3.Оп.77.Д. 258. Л.5.
[14] ЦДНИ ТО Ф.1.Оп.1.Д.1549.Л.340,347.
[15] ЦДНИ ТО.Ф.1.Оп.1.Д.1549.Л.179;Д.1553.Л.133.
[16] ЦДНИ ТО. Ф.1.Оп.1. Д. 1550. Л.15.
[17] ГАТО.Ф.Р.430.Оп.1.Д.62.Л.7 7 об.
[18] ГАТО Ф.3 Оп.77 Д.341 Л.5-5об.
[19] Архивно-следственное дело Н. Михасенка.// Архив УФСБ по Томской обл.[20] Архив УМВД по Вологодской области; Осипова И. 1996. С. 185.
[21] Книга памяти. Мартиролог католической церкви в СССР. С.253-254; Электронная база данных «Жертвы политического террора в СССР».[22] Dzwonkowski Roman SAC. S. 299-300.
[23] ГАКО.Ф.Р-71.Оп.2.Д.27.Л.1-1об.
[24] Dzwonkowski Roman SAC. S.467-468; Следственное дело № 27// Архив ЦГАОО Украины; Книга памяти. Мартиролог Католической церкви в СССР. С.189.
[25] Книга памяти. Мартиролог католической церкви в СССР. С.228-229; Электронная база данных «Жертвы политического террора в СССР».
[26] Архивно-следст. дело Липницкого И.//Архив УФСБ по Томской области.[27] Сибирская католическая газета № 4 апрель 2002 г. С.14.
[28] Там же. С.15.
[29] Архивно-следственное дело Ю. Гронского.// Архив УФСБ по Томской области.
[30] Осипова И.И. В язвах своих сокрой меня. Москва. 1996 г. С.163.[31] Ханевич В.А. Сибирские ксендзы в 1920-30-х гг.(К истории Католической церкви в Сибири) // Труды Томского Государственного объединенного историко-архитектурного музея. Т-9. Томск. 1996 г. С.194.
[32] Архивно — следст. дело Жуковского А.И.//Архив УФСБ по Томской области.[33] Боль людская. Т. 1. С. 184; Т. 2. С. 426; Т. 3. С. 228, 372.[34] Ханевич В. Белостокская трагедия (Из истории геноцида поляков в Сибири). Томск.1993.
[35] Марченко С.Г. Страницы истории уголовно — исполнительной системы Кемеровской области. Кемерово,2009. С.79.
[36] Там же.

Мы будем рады любой, но ежемесячной помощи — это позволит нам увереннее чувствовать себя и надёжнее строить планы нашей работы — ПОЖЕРТВОВАТЬ

Поделиться в vk
Поделиться в odnoklassniki
Поделиться в whatsapp
Поделиться в email

СТАТЬИ ПО ТЕМЕ:

Новости